Книжка была скучная.

Мама постояла с минуту около дочери, читающей книгу, и пошла принесла яблоко. Лялька, не глядя, взяла его, громко надкусила, с полным ртом поблагодарила:
— Хахибо!
Книжка была скучная, Лялька не все понимала, но ей хотелось думать, что она понимает, разбирается в индийской философии. Пришли Маржалета и студент Витя. Лялька небрежным жестом отложила книгу, так, чтобы они видели заголовок, сказала, утомленно вздохнув:
— Восток такой загадочный.
Пришла запыхавшаяся раскрасневшаяся Алена. Лялька, махнув ей рукой, сказала:
— Садись!
По экрану скользила английская пара под музыку из «Лав стори», и все, замерев, следили за ними и слушали музыку. Алена села на стул рядом с Маржалетой, тоже уставилась в телевизор. Но боковым зрением смотрела не фигурное катание, а искала Сережку.
После «Лав стори» зазвучала «Калинка». Это было не так интересно. Все заговорили. Мама принесла вазу с яблоками. Все занялись яблоками. Сегодня Лялька никого специально не приглашала. Поэтому просто разговаривали, смотрели телевизор. Маржалета рылась в старых пластинках. Нашла Эллу Фицджеральд.
— Фиговое досмотрим,— сказала она,— и поставим Эллу, да, Ляльк?
В доме Маржалеты фигурное катание называлось шикарно и двусмысленно «фиговым катанием». Привыкли к этому выражению и здесь. Маржалета своим именем, переделанным на иностранный лад, и «фиговым катанием» внесла свой вклад в тряпичное эсперанто.

Информация об их намерениях.

Если он станет отнекиваться и не запутает сам себя, если даже на очной ставке не сломается, никакой суд не приобщит его к делу Саидова. Это они хорошо понимали.
— Кому-то передал деньги. В доме их нет, — уверенно сказал Кадыралиев, отвечая на свои же сомнения. — Но кому? Ничего, узнаем! Обязательно узнаем!
Тихову показалось, что Кадыралиев не случайно расхвастался, твердо обещая то, что весьма трудно выполнимо.
Не знал Тихов, что вот это хвастовство тоже ляжет лыком в строку и повлияет на окончательное решение саидовского родственника — Ниязбая.
В первом же встретившемся на пути кишлаке они решили перекусить хотя бы лепешек с чаем, но чайхана оказалась закрыта, и никто не мог ответить, когда откроется. Базарчик, который видели они не очень многолюдным, но и не пустынным, когда проезжали здесь до обеда, совершенно вымер. Словно кто-то распорядился разогнать всех по домам.
В следующем кишлаке все повторилось, ну, а дальше вообще уже не на что было рассчитывать: начинало смеркаться.
Голодные и расстроенные вернулись они в гостиницу довольно поздно. На душе — кошки скребут. Будто обложили их красными флажками и не выпускают из круга. Информация об их намерениях опережает их постоянно. Руки опускаются от такого. Да и мысли кощунственно-непривычные в голове:
«Вся республика что ли коррумпирована? А, может, вся страна?»
Вдруг — звонок. Порывисто-будоражащий. Междугородный. Кому это вдруг понадобилось? Не Москва ли?

Тормоза, поворот.

С завидной оперативностью были подготовлены все группы, и утром десяток машин разбежались по ближним и дальним колхозам области. Тихов ехал к Юсубалиеву, Кадыралиев же выбрал степной колхоз почти на самом краю области, сказав;
— Есть там у меня одно дело.
Яковцев и Лебедин согласились ехать с любыми группами. Лучше с менее опытными.
Дорога для Тихова оказалась знакомой: по ней они ехали сюда из Ташкента. Поля, поля, поля... И обкусанные тутовые деревья по обочинам. Бесконечные, ранжирно-ровные. При всей тревожности мыслей тянет ко сну. Голова бездумно-вялая.
«Плохо, — укоряет он себя, но потом оправдывается: — Ладно, на месте будет видней. Поворочаем там мозгами».
И полностью отдается во власть дремотной расслабленности.
Тормоза, поворот, и вот уже запылила машина, подпрыгивая на ухабах. Пыль полезла в салон густо, и тут только сидевшие в машине принялись торопливо поднимать стекла, но от этого не стало легче: пыль лезла во все щели, пополняя ту немалую порцию, какая уже висела в безветренном теперь салоне.

Факультативный курс.

Анна Федоровна положила перед собой бумажку, которую ей дала практикантка Наташа, продиктовала:
— «Кинословарь, том I и том II, издательство «Советская энциклопедия», 1970 год».
Ребята, не задав ни одного вопроса, склонились над тетрадями. «Пишут,— подумала Анна Федоровна,— стараются. Тихо-то как... Как на контрольной».
Факультативный курс по истории кино ввели в школе в этом году впервые. Состоялась встреча с актрисой областного театра драмы Натальей Дроздовой, которая снялась в новом мюзикле в роли Беатриче, юной девушки в белом платье. Она так хорошо пела доверчивые девчоночьи песенки. Потом, когда приезжал в город и выступал в центральном лектории Вячеслав Тихонов, хотели и его пригласить. Но встреча не состоялась, и все последующие тоже. Заболела исторична Серафима Юрьевна, которая отвечала за факультатив.

Пока колонна стояла.

Григорий смотрел на солдатские спины с темными ложбинками пота на выгоревших гимнастерках. Скоро месяц. Отправляясь вчера на станцию за боеприпасами, они взяли с собой раненых. Медсанбат не справлялся. Госпиталь располагался в лесу, километрах в двух от железной дороги по деревянным стрелкам-указкам Остапчук провел машины к палатке — приемному покою. Они рассчитывали тотчас разгрузиться и уйти за своим, по уставу, Сейчас Григорий думал об этом, глядя на выгоревшие гимнастерки своих шоферов. У пехотинцев спины, плечи совсем побелели, просолились.
Пока колонна стояла, навстречу ей, мимо прошли повозки. Григорий подумал: опять раненых везут. Фронт только раненых и поставлял тылу. Но повозки оказались груженными каким-то военным скарбом. За последние недели неровный гул, тупые разрывы на западе стали такими привычными, что почти не воспринимались слухом. Может, далеко еще? Нет, вот поваленная сосна с рыжей хвоей.

Самовар пел тихонько.

В цехе Катя бывала бойкой, даже грубой, умела постоять за себя, за свою бригаду. Мастер однажды жаловался на нее Воронину: «А и змеистый же характер у девки!»
«Эге, матушка, вот когда на тебя окорот вышел!» —-с добродушным злорадством подумал Дмитрий Петрович, вспоминая, как беспощадно высмеивала Катя цеховых ребят, пытавшихся за нею ухаживать, и видя, как обращалась она теперь с Виктором. Она руку Виктору подала так робко и радостно, словно - всю себя вместе с рукой отдавала. А тот, взволнованный разговором, даже не заметил этого.
Зато Катя тотчас заметила, что Виктор озабочен. Нетерпеливым движением головы — вправо, влево — она отбросила назад черные толстые косы и молча села к столу.
Беседа за столом не клеилась, думали каждый о своем. Катя молчала. Самовар пел тихонько, но его было слышно хорошо. Только Иона Никитич, довольный, что у него гости, не замечал тишины.
— От тебя, Катерина, уж и дома больницей пахнет, — потянув носом, сказал он.
— Катя сейчас у больных детей в отделении работает, — с гордостью сказала Настасья Павловна Куприна. Сама она всю жизнь отдала детям, и ей казалось, что ничего лучшего не может сделать женщина на земле.
— Надоедает, наверно? Все-таки не мать, — поддразнил Катю Воронин.
— Не та мать, что своему ребенку мать, а та, что всем детям мать, — ответила Катя.
— Вот подожди, свои будут, о чужих не станешь думать.
— Нет, стану! — твердо ответила Катя.

Досадно, что нарушаются их планы.

Так появилась еще одна линия в деле: Мемлекетов — Рашидов. Это уже более чем что-то. И уж наверняка она, но та линия, имеет прямую связь с Мусахановым и Халимовым.
Срочно нужно брать санкцию на арест Саидова и обыск. Очень срочно. Чего доброго, обеспокоятся тем, что нет Халимова, и отработают правдоподобную версию, исключающую их причастие к взятке. Предупредят и Михайловскую фабрику. Не исключено, что и домой позвонят. А Халидов может попытаться исчезнуть.
Да, группа Тихова была права, поспешая с визой на обыск и задержание Саидова. Тот уже звонил в Серпухов. Лично звонил. Но там сработали четко. Главный инженер сказал, что все в порядке, что их товарищ ждет оформления документов о приемке сырья, чтобы вторично не приезжать сюда, не терять время и деньги.
— Выедет он примерно через час-полтора, — заверил Валерий Валерьевич. — Может быть, даже чуточку раньше.
Досадно, что нарушаются их планы. В ресторане у них заказаны столики, договорились и насчет молоденьких женщин, вот-вот подойдет условленное время встречи за столиками, вон какая получается накладка.
— Спустимся одни, — предложил Мусаханов. — Приедет и тогда, придет.
— Пусть будет так, — согласился Саидов и плеснул в рюмку глоток «Бисквита».

Он не мог.

 

Как бы то ни было, Виктору пришла пора задуматься: «Жизнь делает для тебя все. Но все ли ты делаешь для жизни?»
Пожалуй, поставив перед собой этот вопрос, Виктор перешел из юности в зрелость. Нельзя сказать, чтоб этот переход оказался легким.
Виктор привык чувствовать себя достойным уважения. Но что осталось от его «заслуг», от довольства собой, когда он попытался представить себе, сколько лучших в мире людей отдали и отдают все свои силы общественному делу, какая гигантская революция произошла для того, чтобы он, простой рабочий парень, смог так легко и беззаботно прожить свои двадцать два года? Разве отплатил он хотя бы в малой степени тем, кто растил его и воспитывал? Виктор захотел взглянуть на мир новыми глазами и несколько вечеров провел в библиотеке, перечитывая подшивки газет за последний месяц. Он не мог не сравнивать себя с Алексеем Семиволосом, который за двадцать дней апреля выполнил норму на пятьсот пятьдесят три процента, или с тем же Сванидзе. 'Но чувство, испытываемое им при этом, не было черной завистью неудачника, которая гложет человека по ночам и заставляет постыдно радоваться промаху того, кто сделал больше. Виктор прикидывал, как ему быстрее догнать ушедших вперед.

Беседа была назначена на вечер.

Петр шагал по проселку. Недавний дождь прибил пыль, в колеях, наезженных грузовиками, темнели озерца. Солнце, то скрываясь за пухлыми облаками, то выныривая из них, расстилало по земле плотные подвижные тени. На холме виднелась церквушка без креста с приплюснутой луковкой купола. Колокольня без колоколов зияла на небе проемами, словно проклеванная птицами.
Петр родился и вырос в Москве, связь семьи с деревней сохранилась разве что в приверженности отца к саду да к скворцам. Сам Петр, наверно, не отличил бы овсов от ржи, и все-таки, глядя на поля и даже на церковь, уцелевшую с давних времен, он безотчетно ощущал себя родным этой скромной, работящей земле, и путь до станции странно прибавил Петру уверенности.
Редакция газеты «Наше знамя» помещалась на площади, а городской комитет партии — в особнячке на старинной зеленой улочке, идущей от вокзала.
Беседа была назначена на вечер, поэтому он миновал особняк, прошел мимо единственного в городе ресторана, где, шаек в субботний день, в раскрытых окнах уже раздавалась музыка, и направился в редакцию. Взбегая на второй этаж к Володе Горчакову, он нащупал во внутреннем кармане пиджака конверт с захряпинской заметкой, чтобы, чего доброго, заболтавшись, не забыть: у них с Горчаковым всегда хватало тем на большие разговоры.

В задумчивости.

Но тут же понял, что нельзя так говорить. Нельзя оправдывать.
Пожалуй, самое страшное в любом проступке — цепная реакция. Игорь ушел, оставил товарищей, хотя не по часам, а по совести должен был быть с ними.. Сегодня он скривит душой на Сережиных глазах, завтра и Сережа похоронит в себе маленький кусок веры в правду. Ох и худо, если по твоей вине вырастают в людских сердцах такие могилки!
— Нет, Сережа!—резко оборвал себя Игорь. — Мура это все! И бюллетень мура. Должен был, если человек, хоть на карачках приползти, потревожиться. И я, брат, виноват. В общем, вышло по-телячьи: обкатался и стой, жди, пока вытрут.
В задумчивости Игорь вытащил из кармана платок и вытер им чистые руки. Глубокие вертикальные морщины перерезали его лоб.
— Ну иди, — сказал Игорь. — Развел я тут мирную беседу. Сейчас гудок.
На лестнице Игоря нагнал Петя Воскобойников.
— Что я буду среди тебя разъяснительную работу вести,—сказал Петр, поднимаясь с ним на третий этаж.— Я тебе не генерал, ты мне не ефрейтор. Сам все знаешь. Сдается мне, сволочь этот Новый. Кабы не слышимость, я б его сегодня крепко пустил. Слушай! Мне завтра в горком ехать. Захряпин вот материал в газету накатал про эту Вишневскую. Такого развел — хоть стой, хоть падай. Ты с народом не говорил? Вообще-то это дело стоящее?
— И с народом говорил, и эскиз видел. Совершенно стоящее дело!
— Ну добро, — успокоенно сказал Петр, — отвезу. Я потому спросил, ты ж лучше меня можешь разобраться.

В Центральном музее.

М. И. Калинин. О коммунистическом воспитании. Изд. «Молодая гвардия», М., 1947, стр. 208.
Приказ есть требование, а не просьба. «Когда боец на посту, в боевой обстановке,— говорил М. И. Калинин,— то от него требуется выполнить приказ без всяких рассуждений. Рассуждать во время боя — это гибель; ведь враг не ждет, пока ты рассуждаешь».
Приказ должен быть выполнен в срок. Командир, отдавая подчиненному приказ, указывает, к какому времени его следует выполнить, так как в военном деле время особенно дорого. «Один миг доставляет победу»,— говорил Суворов.
В Центральном музее Советской Армии как ценнейшая реликвия хранится катушка с телефонным проводом. С этой катушкой связист Матвей Путилов много раз восстанавливал линию проводной связи в Волгограде, которую то и дело рвали вражеские мины, снаряды и бомбы. Однажды, восстанавливая линию связи, Путилов попал под сильный огонь и был тяжело ранен. Истекая кровью, солдат зубами крепко зажал концы разорванного провода. Связь была восстановлена. Герой погиб, но приказ выполнил.
Столь же доблестно действовали во имя Родины, выполняя приказы командиров, наши воины и на других фронтах Великой Отечественной войны. Советские люди знают и помнят о героическом подвиге небольшой группы воинов волгоградцев во главе с гвардии сержантом Павловым. Выполняя приказ командира батальона, они с боем заняли выгодную позицию — четырехэтажный дом. В течение 58 дней гитлеровцы безуспешно пытались выбить советских солдат из этого дома. Они обстреливали дом из пулеметов, минометов, пушек, бомбили с воздуха, бросали в бой танки, несколько раз в день предпринимали атаки. Но ничто не могло сломить упорства советских воинов.
Не только героизм и мужество защитников дома, но и умелые действия сержанта Павлова обеспечили успех его обороны. Он приказал надежно оборудовать огневые точки с ходами сообщения.

Но ничего.

Донцов стал на лесенку, притаился под самой крышкой: если что, сначала из автомата. Пруидзе взял в каждую руку по гранате. Головеня приготовил пистолет. Гнетущее чувство охватило всех троих. И противнее всего то, что нельзя ничего придумать, чтобы вырваться из этой западни! Сиди и дожидайся смерти. А для того, чтобы их убить, достаточно одной гранаты, брошенной под крышку...
—Кто там? — послышался старческий голос из полутьмы.
Андрей пригнулся и на фоне неба различил фигуру человека. Рядом — шалаш. Ну, конечно, это бахча: вон сколько арбузов под ногами!
—Свои,— отозвался предатель.
—То-то, чую — свои... А то, говорят, эти антихристы уже в станице. Будь они прокляты! — сердито хрипел старик, приближаясь.— Грабят, убивают... Все живое под корень сводят...
Андрей нащупал в кармане пистолет, сжал в руке.
—Ты один? — спросил он.
—Один, товаришок... Приказу не было, вот и жду. Як, думаю, такое добро бросать? Может, наши скоро вернутся... А ты, сердешный, бачу, отстал. Может, есть хочешь?
Вытащив пистолет, Андрей хладнокровно выстрелил старику в живот, перешагнул через труп и, не оглядываясь, побрел дальше к горам. Он не стал заходить в станицу, лежащую на пути: в мешке полно всякой снеди, во фляжке — спирт. А в станице еще и с Хардером встретишься: ведь батальон должен переехать в райцентр, ближе к тропе, ведущей на перевал. Хардер! Он хотя и капитаном скоро будет, а все равно — свинья!
Но ничего, наплевать на Хардера. Андрей еще возьмет свое. Он непременно станет начальником полиции, и тогда ему никакие хардеры нипочем!

Офицер.

Пруидзе сердился, пытаясь объяснить немцу, что его никто не собирается расстреливать, но тот не понимал. Снова подошла девушка, повторила, что в горах стоят хорошо вооруженные полки и Кернер немедленно.
Но его перебил Хардер.— Но что сделали вы, офицеры? Что я должен доложить в штаб полка? Экая радость: рота «А» потеряла взвод! И где? В боях с партизанами, у которых на трех человек одна винтовка! Да вы понимаете, чем это пахнет? Вас судить надо! Судить всех, вместе с командиром роты!..
Хардер вышел из-за стола, нервно прошелся по комнате. Успокоившись немного, спросил:
—Собственно, почему приехали вы? Где ротный?
—Господин капитан...
—Отвечайте на вопрос, когда вас спрашивают!
—Виноват. Судьба ротного., он ранен... Лицо Хардера перекосилось.
Командиру взвода показалось, что капитан сейчас снимет телефонную трубку и вызовет штурмбанфюрера. Он уже жалел, что напросился поехать с докладом. Ведь мог же кто-нибудь другой...
Хардер, забыв про сигареты, лежащие на столе, опять вынул новую пачку. Взводный поторопился зажечь спичку, но капитан, словно не видя ее, заскрежетал зажигалкой. Взводному хотелось тоже закурить, успокоиться, но он, не смел спросить разрешения, а капитан, как нарочно, не предлагал.
Хардер, наконец, отпустил взводного. Офицер вышел из штаба, вскочил на коня и пустился галопом к лесу, стараясь скрыться от глаз, которые, как ему казалось, смотрят на него через окно.
Но Хардер даже не поднялся из-за стола. Он разжег потухшую сигарету и принялся писать: «Трудно представить себе степень героизма наших солдат! Они достойны высшей похвалы. Встретив в тяжелых горных условиях большевиков, солдаты вверенного мне батальона приняли неравный бой и сражались, как львы. Многие пали смертью храбрых в честь фюрера и его великих идей.

Поздно ночью.

Мне известно, что Самарский губком РКП (б) срочно собирает на двухнедельные курсы всех прикрепленных к АРА советских представителей. Они там будут подробно проинструктированы. О результатах «командировки» я готовлю докладную записку полковнику Хаскелю и порекомендую убрать Шафрота с поста руководителя отделения, так как он не обеспечивает своей невыдержанностью «особых задач» АРА».
В ПУГАЧЕВСКОМ УЕЗДЕ
Поздно ночью в Ростове заместитель председателя Донской ЧК Зявкин срочно вызвал к себе сотрудника экономического отдела Константина Савкина.
На улице вьюжило, в окна кабинета задувал резкий, холодный ветер, непрерывно дувший с калмыцких степей.
Федор Михайлович ходил по кабинету, чтобы согреться, растирал руки. Послышался стук в дверь, вошел Савкин.
Внимательно взглянув на него, хозяин кабинета строго заметил:
—Ты что, Костя, думаешь перезимовать в этой студенческой шинельке и фуражке набекрень?! Пора бы теплее одеваться, не мальчик!
Савкин рассмеялся.
—Да, Федор Михайлович, нам с тобой уже двадцать седьмой годок стукнул. Действительно, не мальчики.
Он быстро сбросил шинель, снял фуражку.
—Вот, посмотри, пожалуйста, на мне ведь еще и калмыцкая меховушка. Непродуваемая!

Правда, тоже фрукт.

На пороге появился человек в рыжем гражданском костюме, плечистый, упитанный, с ничего не выражающим лицом, каких много.
—О-о, господин Квако! — поднял брови Хардер.
—Так точно, герр капитан!
—Карашо! Очень карашо! Но, господин Квако, я не есть капитан. Господин Квако много служит немец¬кой армии, а путает знаки различий.
—Виноват, герр обер-лейтенант! Но для меня вы уже...
—Хо-о! — улыбнулся Хардер.
Он предложил Квако садиться, и тот осторожно опустился на край стула, внимательно следя за каж¬дым движением обер-лейтенанта. Кто знает, быть может от Хардера зависит все его будущее? Еще неизвестно, как сложатся обстоятельства...
Обер-лейтенант полистал блокнот, нашел нужные записи и заговорил:
—Мы позваль господин Квако на большой дела. Вы будете говорить штурмбанфюрер,— и Хардер покосился на дверь смежной комнаты.
Квако проглотил улыбку, насторожился: хотя Хардер и не назвал фамилии штурмбанфюрера, Квако догадался, что это не кто иной, как представитель защитных отрядов, обслуживающих батальон, проще — эсэсовец. Он, Квако, уже испытал удовольствие иметь с ними дело. Сколько ни делай — все мало. А попробуй не выполни задание, так они же тебя и прикончат... Он, конечно, рад служить немцам, но хотел бы иметь дело, ну, хотя бы вот с Хардером. Хардера он знает. Правда, тоже фрукт, но все-таки обходителен.
Дверь отворилась, и в комнату вошел толстый лысый офицер с витыми погонами на широких плечах. Он шумно опустился в кресло, с которого успел вскочить Хардер, а Квако поспешно пододвинул Хардеру свой стул. Полное, налитое кровью лицо штурмбанфюрера казалось неживой маской. На лбу его, от начала лысины до переносицы, пролегла глубокая вертикальная складка, словно кожа в этом месте была разрезана и наспех сшита.
Штурмбанфюрер окинул Квако деловым взглядом и заговорил на чистом русском языке:
—Я знаю, вы многое сделали для германской армии.

В самом деле?

Проснувшись, Анн не сразу поняла, где она находится. Она лежала на маленькой кровати и смотрела на покатый потолок, на розы на окне и вдруг вспомнила, где она. «Я сейчас в бухте Киррин. У нас каникулы!» — подумала про себя Анн и с удовольствием потянулась в кровати.
Потом она увидела другую кровать. На ней спал ребенок, свернувшись под одеялом калачиком. Анн видела только макушку кудрявых волос. Едва спящая фигура зашевелилась, Анн спросила:
—Эй! Ты Джорджина?
Девочка села на кровать и посмотрела на Лип. У нее были кудрявые, короткие, почти как у мальчишки, волосы. Голубые-преголубые глаза были как незабудчи на ее загорелом лице.
—Нет, — сказала она.
—Я не Джорджина.
—О! — удивилась Анн.
—Тогда кто же ты?
—Я Джордж, — ответила девочка. — Я буду отвечать только тогда, когда ты будешь звать Майкл Джордж. Ненавижу быть девчонкой. И не буду девчонкой. Я не люблю заниматься девчачьими делами. Мне нравится делать то, что делают мальчишки. Я могу лазать по скалам лучше любого мальчишки и плаваю быстрее каждого из них. И на лодке могу грести лучше любого рыбака на этом острове. Ты должна звать МММ Джордж. Тогда я буду с тобой разговаривать. Иначе нет.
—Поняла, — сказала Анн и подумала, что ее куаина — очень странная девочка. — Хорошо! Мне все равно, как тебя называть. Я считаю, что Джордж — хорошее имя. Мне не очень нравится имя Джорджина. Впрочем, ты и похожа на мальчишку.
—В самом деле? — спросила Джордж и сразу начаала хмуриться. — Мама ужасно рассердилась на меня, когда я коротко постригла волосы. Они были у меня до плеч. Это было отвратительно.
С минуту обе девочки пристально разглядывали друг друга.

Дорогой полковник.

Согласитесь, странный союз. Ведь еврейские ремесленники помнят погромы атаманов Петлюры, Тютюнника. Кстати, я там застал представителя из-за кордона, прибывшего из штаба Тютюнника. Единственный полезный человек. Он мне дал явки на границе Польши, и, быть может, мы с ним в будущем там встретимся.
—Ну, так каково все-таки ваше мнение: могут они совершить операцию  в  порту? — гнул  свое  полковник.
—Я составил для атамана Заболотного подробный план занятий с солдатами, если их так можно назвать. Здесь подыщем хороших офицеров и сделаем отряд боеспособным. Будем надеяться...
—Отлично! А я без вас сделал ценное приобретение, господин Борисов. Вы не догадаетесь: добыл и отправил в США карту Одесского порта с подробным описанием коммуникаций, гаваней, молов, набережных, глубины фарватера и мест стоянки пароходов!
—И как у вас ценятся такие приобретения? — почему-то с иронией спросил Борисов.
—О!.. На этих материалах я заработаю не меньше сотни тысяч долларов. Ну, и чуть подешевле продам еще кое-кому...   Такие материалы о портах ценятся на вес золота.
—Дорогой полковник, я вас разочарую. Вы за эти материалы ломаного гроша не получите.
—То есть почему?! — возмутился Хайнес.
—Потому, что эти материалы давно уже лежат в сейфах английской Интеллидженс сервис и французской Сюртэ женераль. Они были получены — это мы, русские офицеры, точно знаем — еще в восемнадцатом году от царского адмирала Ненюкова.

Мы с капитаном.

Там положение еще хуже. Вы представляете себе — в Новороссийском порту на миноносец «Геллерт» явились таможенники и опломбировали радиорубку, отрезав их таким образом от всего мира!
—Что же, выходит, здесь они поступили более корректно — вывели миноносец на внешний рейд, и только,— заметил Борисов.
—Ну как ваше мнение, господин Борисов: отряд Заболотного способен провести акцию? — перешел к волновавшей его теме Хайнес.
—Трудно сразу ответить, господин полковник. Конечно, налет они могут сделать, только каков будет результат — вот вопрос. Завтра я сам осмотрю порт, надо хотя бы приблизительно определить, какие там имеются военные силы. Вообще, отряд атамана Заболотного больше похож на цыганский табор. Кто его формировал, кто вооружал? Не пойму...
—Как кто? — обиделся Хайнес.— Мы с капитаном Говардом очень много поработали над формированием этого отряда. Мы его и вооружили.
—Но ведь там сосредоточено много разных национальностей, и интересы их расходятся. Еще я насчитал десятка два уголовников с одесского рынка. Как же можно, господин полковник? В любой серьезной операции они будут помехой.
—Их собрал сам атаман Заболотный с помощью моего Лазаря. Они ему, видно, нужны, чтобы периодически делать налеты в городе...
—Но ведь это формирование,— перебил его Борисов,— называется Черноморской повстанческой группой войск, а группа эта крайне разношерстна: есть и украинские националисты, и одесские евреи.

Они были очень похожи.

Они были очень похожи. Одинакового роста, у обоих темно-каштановые густые волосы, карие глаза. Различие только в одежде: у одного — кожаная куртка, у другого — знакомая всем студенческая шинель. Они были давние друзья, и дружбе этой не мешала разница в служебном положении.
Студент третьего курса Донского университета Савкин в 1918 году примкнул к большевикам, часто выступал на солдатских и рабочих митингах — громил меньшевиков, эсеров и анархистов. Тогда их в Ростове было много.
Командир ростовской Красной гвардии Зявкин, большевик с марта семнадцатого года, прибывший на Дон по поручению из Смольного «для установления Советской власти на Дону», часто бросал Савкина на самые опасные задания: он доверял ему и знал, что тот справится с любым сложным поручением.
еще стоял перед зеркалом с намыленными щеками и брился.
Борисов видел его нетерпение, но, вместо того чтобы рассказать о поездке, сам начал задавать вопросы:
—Где сейчас транспорты? Когда они будут в Одессе?
—Океан штормит, пароходы прибудут дней через двадцать.
—Вы еще не отказались от нападения на порт?
—Нет, что вы, наоборот, еще раз убедился в необходимости нападения. Из Новороссийска телеграфировал наш представитель Дрисколь.

Стихи комсомольских поэтов.

С лозунгом реалистической правдивости и конкретности  литературу середины 20-х годов, молодое поколение поэтов, чье творчество «комсомольской поэзии», — А, Безыменский, А. Жаров и др. Они восстали против «космизма» пролеткультовцев, выдвинув свое понимание актуальности искусства:
Только тот наших дней не мельче,    Кто умеет за каждой мелочью
Только тот на нашем пути,    Революцию Мировую найти.
(А. Безыменский. О шапке)
Стихи комсомольских поэтов по своей форме были похожи на оперативный поэтический репортаж с места событий. Часто в них фигурировал. Но эту достоверную основу произведений авторы старались подчинить задаче больших социальных обобщений. Теплушки, красногвардейские костры, песня «Яблочко» символизировали тревожное и героическое время гражданской войны. Исписанная тетрадка, рабфаковский зачет, ремешком подпоясанная шинель студента, кожаные куртки, красные косынки служили образными приметами новой, мирной эпохи.

И пронзительной откровенностью.

В поэзии Маяковского, о котором верно сказал А. Фадеев, что перо поэта всегда «успевало за темпами революции, за всеми ее поворотами», наступала пора больших свершений.
Плодотворно осваивал первые поэтические, выдвинутые жизнью, и Д. Бедный. "Стихотворения «Тяга» (1924), «Вперед и выше» (1924), «Памяти селькора Григория Малиновского» (1924), «Снежинки» (1925)—это произведения, в которых дела, мысли и чувства миллионных масс рабочих и крестьян раскрывались с проникновенной правдивостью.
Стихи Маяковского и Д. Бедного с наибольшей четкостью обозначили того главное направлении по которому стала развиваться вся советская поэзия 20-х годов. Рядом с творчеством этих поэтов свое место и лирика выдающегося русского поэта С. Есенина. И пронзительной откровенностью отразила она не только человеческое «половодье чувств», но и мучительную сложность духовной жизни общества в переломный момент истории. Не менее важным, имеющим большое воспитательное значение, оказалось в творчестве Есенина признание и действительности.  Поздних произведениях Есенина («Анна "Снегина», «Русь Советская», «Песнь о великом походе») отчетливо чувствуется социально-классовое восприятие жизни, ее противоречий.
Устремленность поэзии к реализму, гражданственности оказалась настолько сильной, что ей подчинялось творчество тех поэтов, чей талант был по своей природе камерным (А. Ахматова).

С особенной ясностью.

С особенной ясностью определялось «место поэта в рабочем строю» на переломах истории советского общества. Тогда же выверялось и общее направление развития литературы.
Таким перевалом, преодоление которого потребовало от поэтов новых творческих усилий и не всем удалось сразу, явилось начало 20-х годов, когда страна вступала в период мирного созидания. Перед молодым советским искусством, прославившим революционный героизм, вставала новая задача — открыть прекрасное и значительное в каждодневной жизни, в труде, стремлениях, переживаниях рядовых строителей социализма.
Осуществление этой задачи требовало прежде всего хорошего знания самой жизни, т. е. того, как, по словам В. И. Ленина, «рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе» (т. 37, с. 91). Положение сильно осложнялось обстановкой нэпа, когда временное оживление буржуазных элементов, создавая видимость торжества мещанина над героем революции, было способно вызвать кое у кого панические настроения.
Поэты реалистического направления вступили в новый исторический период с оптимистической уверенностью в победоносности советского строя, а также с сознанием своей гражданской и художнической ответственности за его утверждение и упрочение.

Несмотря на трудности.

Своим путем навстречу новой жизни развивалась поэзия Маяковского, самого крупного из поэтов Октября, «агитатора, горлана-главаря» и проникновенного лирика. «Революцией мобилизованный и призванный», Маяковский не уставал повторять, что по-особому дорожит в искусстве «содержанием современным, сегодняшним, сиюминутным». Его стихи являли собой поэтическую летопись революционной истории. Причём в отличие от  Маяковский не только следовал за событиями, но, словно опережая их, устремлялся вперед, в будущее. Несмотря на трудности и недостатки текущей действительности, он прозревал светлую перспективу, видел, как «коммуны дома прорастают». И нетерпеливо торопил время:
Шагай, страна,
быстрей, моя,
коммуна —
у ворот!
Вперед,
время!
Время,
вперед!
Маяковский первым из советских поэтов сумел органически слить в своих стихах пафос и лирику, героику и каждодневность, историю и человека. Это была крупная победа нового .творческого метода советской литературы — социалистического реализма, для которого правда искусства так же немыслима без устремленности к идеалу, как идеальность без твердого жизненного основания.
Жизнеспособность поэтических начинаний зависела в первую очередь от их соответствия запросам, интересам, вкусам самых широких масс трудового народа, а также от верности коренным традициям русской классической поэзии — гражданственности, патриотизму, гуманизму.

Главная улица.

И все же их стихи были важной вехой на пути формирования советской поэзии. Демократизм, пафос созидания нового мира — вот отличительные черты лирики этого периода.
Сотворчеством пролетарских поэтов во многом перекликалась поэзия Демьяна Бедного, пользовавшаяся в годы революции и гражданской водны наибольшей популярностью среди читательских масс. В злободневных баснях, агитационных и лирических стихах Д. Бедного часто развивались те же мотивы, идеи, темы, что и в произведениях других пролетарских поэтов. Однако в его творчестве преобладало не романтическое, а реалистическое начало. Если пролеткультовцы старались предельно обобщить образ лирического героя, который превращался у них в некий символ массы, в безликое «мы», то Д. Бедный выступал противником всякого «космизма». Он критиковал некоторых молодых пролетарских авторов за то, что
Яд условности и сложности    Замутив до невозможности
В души юные проник,    Пролетарских дум родник.
В своих стихах поэт обращался к читателю доверительно и просто, как близкий человек, «один из многих». И эта безыскусственность тона не мешала ему в своих стихах поднимать проблемы большого общественного содержания. В написанной к пятой годовщине Октябрьской революции поэме «Главная улица» Д. Бедный воссоздал образ революционного народа, нового хозяина земли, волнующий не только своей величественностью, но и глубокой правдивостью, жизненной достоверностью:
.„Из закоулков, Из переулков,
Темных, размытых, разрытых, извилистых, Гневно взметнув свои тысячи жилистых, Черных, корявых, мозолистых рук, Тысячелетьями связанный, скованный, Бурным порывом прорвав заколдованный Каторжный круг, Из закоптелых фабричных окраин Вышел на улицу Новый Хозяин, Вышел — и все изменилось вокруг...

На предложение.

На предложение о чистке аппарата РАКПД Глиссон, один из заместителей Шафрота, заявил особоуполномоченному:
— РАКПД — это часть АРА, только мы способны судить о пригодности его частей...
Узнав о приезде из Москвы представителя центрального отдела АРА, многие граждане обратились ко мне с письмами: «...не желая, однако, оскорблять Американскую администрацию помощи, мы вместе с тем просим войти в защиту населения против окопавшихся лиц, которые занимаются поборами... в Мелекесском уезде».
Когда я потребовал от русского представителя АРА — бывшего офицера Тагера — объяснения причин «поборов», тот мне секретно сообщил, что выполняет специальное поручение Шафрота по сбору «экономических данных по всей Самарской губернии» и ему приходится в связи с этим нести большие расходы.
Он мне показал анкету для опроса населения, и я увидел, что она носит явно шпионский характер. Анкета включает данные о количестве мужчин призывного возраста, отдельно — вопросы о промышленных объектах, пропускной способности железных дорог, узловых станций и т. п.
Я сообщил о Тагере в губчека, но просил пока не трогать его, по крайней мере до моего отъезда, а анкеты у него изъять.

Это направление.

Это направление наметилось в творчестве пролетарских поэтов, которые в человеке труда верно увидели главного героя новой жизни, стараясь в своих произведениях глубже показать
его мир мыслей и чувств. Образная система, характер ассоциаций, строй речи в произведениях пролетарских поэтов — все это характеризовало лирического героя как созидателя, творца. О
чем бы ни шла речь — о природе, о солнце, о весне, перед читателем представал мир, увиденный глазами труженика. Новаторски прозвучало стихотворение В. Казни а «Рабочий май», где этот принцип нашел наиболее отчетливое выражение:
Кусаю ножницами я                   А на дворе-то после стуж
Железа жесткую краюшку,    Такая же кипит починка.
И ловит подо мной струя,    Ой, сколько, сколько майских луж —
За стружкою другую стружку.    Обрезков голубого цинка!
Пролетарские поэты стремились освободить человека от всего косного, мешающего проявлению его внутренней силы и красоты. Они воспевали машины, механизмы как пример гармони целесообразного, славили завод как олицетворение содружества людей, сплоченных творческими интересами, пели гимны Космосу, выражая тем самым свою веру в безмерность возможностей Человека.
Цель все удавалось пролетарским поэтам. В полемическом запале они обрушивались порой не на устаревшие, консервативные явления старой культуры, а на культуру вообще. В. Кириллов написал стихотворение «Мы». в котором были кощунственно звучавшие строки:
Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, Ч. Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.
Занятые проблемами мирового, «космического» масштаба, поэты-пролеткультовцы проглядели многие явления своего времени, не всегда умели передать его драматическую сложность.