В задумчивости.

Но тут же понял, что нельзя так говорить. Нельзя оправдывать.
Пожалуй, самое страшное в любом проступке — цепная реакция. Игорь ушел, оставил товарищей, хотя не по часам, а по совести должен был быть с ними.. Сегодня он скривит душой на Сережиных глазах, завтра и Сережа похоронит в себе маленький кусок веры в правду. Ох и худо, если по твоей вине вырастают в людских сердцах такие могилки!
— Нет, Сережа!—резко оборвал себя Игорь. — Мура это все! И бюллетень мура. Должен был, если человек, хоть на карачках приползти, потревожиться. И я, брат, виноват. В общем, вышло по-телячьи: обкатался и стой, жди, пока вытрут.
В задумчивости Игорь вытащил из кармана платок и вытер им чистые руки. Глубокие вертикальные морщины перерезали его лоб.
— Ну иди, — сказал Игорь. — Развел я тут мирную беседу. Сейчас гудок.
На лестнице Игоря нагнал Петя Воскобойников.
— Что я буду среди тебя разъяснительную работу вести,—сказал Петр, поднимаясь с ним на третий этаж.— Я тебе не генерал, ты мне не ефрейтор. Сам все знаешь. Сдается мне, сволочь этот Новый. Кабы не слышимость, я б его сегодня крепко пустил. Слушай! Мне завтра в горком ехать. Захряпин вот материал в газету накатал про эту Вишневскую. Такого развел — хоть стой, хоть падай. Ты с народом не говорил? Вообще-то это дело стоящее?
— И с народом говорил, и эскиз видел. Совершенно стоящее дело!
— Ну добро, — успокоенно сказал Петр, — отвезу. Я потому спросил, ты ж лучше меня можешь разобраться.