Правда, тоже фрукт.

На пороге появился человек в рыжем гражданском костюме, плечистый, упитанный, с ничего не выражающим лицом, каких много.
—О-о, господин Квако! — поднял брови Хардер.
—Так точно, герр капитан!
—Карашо! Очень карашо! Но, господин Квако, я не есть капитан. Господин Квако много служит немец¬кой армии, а путает знаки различий.
—Виноват, герр обер-лейтенант! Но для меня вы уже...
—Хо-о! — улыбнулся Хардер.
Он предложил Квако садиться, и тот осторожно опустился на край стула, внимательно следя за каж¬дым движением обер-лейтенанта. Кто знает, быть может от Хардера зависит все его будущее? Еще неизвестно, как сложатся обстоятельства...
Обер-лейтенант полистал блокнот, нашел нужные записи и заговорил:
—Мы позваль господин Квако на большой дела. Вы будете говорить штурмбанфюрер,— и Хардер покосился на дверь смежной комнаты.
Квако проглотил улыбку, насторожился: хотя Хардер и не назвал фамилии штурмбанфюрера, Квако догадался, что это не кто иной, как представитель защитных отрядов, обслуживающих батальон, проще — эсэсовец. Он, Квако, уже испытал удовольствие иметь с ними дело. Сколько ни делай — все мало. А попробуй не выполни задание, так они же тебя и прикончат... Он, конечно, рад служить немцам, но хотел бы иметь дело, ну, хотя бы вот с Хардером. Хардера он знает. Правда, тоже фрукт, но все-таки обходителен.
Дверь отворилась, и в комнату вошел толстый лысый офицер с витыми погонами на широких плечах. Он шумно опустился в кресло, с которого успел вскочить Хардер, а Квако поспешно пододвинул Хардеру свой стул. Полное, налитое кровью лицо штурмбанфюрера казалось неживой маской. На лбу его, от начала лысины до переносицы, пролегла глубокая вертикальная складка, словно кожа в этом месте была разрезана и наспех сшита.
Штурмбанфюрер окинул Квако деловым взглядом и заговорил на чистом русском языке:
—Я знаю, вы многое сделали для германской армии.