Самовар пел тихонько.

В цехе Катя бывала бойкой, даже грубой, умела постоять за себя, за свою бригаду. Мастер однажды жаловался на нее Воронину: «А и змеистый же характер у девки!»
«Эге, матушка, вот когда на тебя окорот вышел!» —-с добродушным злорадством подумал Дмитрий Петрович, вспоминая, как беспощадно высмеивала Катя цеховых ребят, пытавшихся за нею ухаживать, и видя, как обращалась она теперь с Виктором. Она руку Виктору подала так робко и радостно, словно - всю себя вместе с рукой отдавала. А тот, взволнованный разговором, даже не заметил этого.
Зато Катя тотчас заметила, что Виктор озабочен. Нетерпеливым движением головы — вправо, влево — она отбросила назад черные толстые косы и молча села к столу.
Беседа за столом не клеилась, думали каждый о своем. Катя молчала. Самовар пел тихонько, но его было слышно хорошо. Только Иона Никитич, довольный, что у него гости, не замечал тишины.
— От тебя, Катерина, уж и дома больницей пахнет, — потянув носом, сказал он.
— Катя сейчас у больных детей в отделении работает, — с гордостью сказала Настасья Павловна Куприна. Сама она всю жизнь отдала детям, и ей казалось, что ничего лучшего не может сделать женщина на земле.
— Надоедает, наверно? Все-таки не мать, — поддразнил Катю Воронин.
— Не та мать, что своему ребенку мать, а та, что всем детям мать, — ответила Катя.
— Вот подожди, свои будут, о чужих не станешь думать.
— Нет, стану! — твердо ответила Катя.