Тот вскрикнул.

Замшелый был старик: согнут в три погибели, крупная голова покрыта седой щетиной, кромка усов побурела от трубки, на шее зоб, глаза водянистые, с хитрым прищуром. В такую приятель теплынь он надел вязаный жилет, а поверх — долгополую по старинке куртку цвета отрубей, карманы которой, набитые всякой всячиной, оттопырились, как защечные мешки у хомяка. Брюки он заправил в невысокие сапоги с широкими голенищами. Неожиданно, будто вспомнив что-то, крестьянин сунул руку в набитый карман и крикнул:
— Рац! Тот вскрикнул, пошатнулся, но устоял, схватившись за разбитую щеку. Вторая рука его опустилась, не выронив бумажки. От толчка с него упала шапка и открылись уши, оттопыренные твердо, как ручки у сахарницы.
Тогда палачи взялись вымещать злобу на совактиве.
За печкой раздался шорох. Жирный одноглазый кот шмыгнул к хозяину и потерся о его сапоги.
У хозяина тотчас очутилась в руке жестяная коробочка овальной формы, облезлая такая коробочка из-под булавок. Он снял крышку и за хвост вытащил оттуда полудохлую мышь-полевку.
— На, Рац! — сказал крестьянин. Чужих было только двое. Один, попроще одетый, тоже, видимо, шофер, порывался подняться в кабину грузовика, куда его не пускали.
Кот схватил подачку и в зубах утащил к себе на печь. И снова зачавкала маслобойка — хлоп-хлюп.
— Я забочусь обо всех, кто живет под моим кровом, будь то человек или скот. О Франце я тоже позаботился. Справил ему ленточную пилу с приводом. Переносную. Он взвалит ее на плечи и ходит по тем крестьянам, у кого есть лес, пилит доски, подтоварник. Недурно зарабатывает. Берет он с них, само собой, не деньгами, а лесом — долю с напиленного. По нашим временам, когда железа нет. строительный лес — та же валюта. Крестьяне рады бы свести на нет все деревья. Да русские не велят. На каждый ствол надо особое разрешение. Ну уж так — тютелька в тютельку — им не укараулить. А порой они и сами смотрят на это дело сквозь пальцы. И вообще, скажу я тебе, русские хорошие ребята.